Что разработал в 18 веке адам фергюсон. Фергюсон, адам - биография. Алекс Фергюсон доказал, что он – самый успешный тренер за всю историю английского футбола

Дата смерти: Страна:

Шотландия Шотландия

Направление: Оказавшие влияние: Испытавшие влияние:

Опыты по истории гражданского общества

Свой главный труд «Essay on the history of the civil society » Фергюсон опубликовал в 1766 году . С точки зрения литературной формы он страдал многословием, некоторыми тривиальными длиннотами и большой тяжеловесностью. Но на фоне тяжелого изложения выделялись некоторые сильные и плодотворные идеи. Фергюсон - один из родоначальников позитивистских и социологических попыток эмпирического и в то же время конструктивного понимания того развития, которое проходят формы человеческого общества от примитивной ступени к более высокой культуре под действием общих законов. Он пытался поступить таким образом, следуя при этом не только побуждениям, исходившим от Монтескьё , но и двигаясь по следам Юма , ибо Фергюсон подчеркивал значение инстинкта в возникновении общества. Затем он, под сильным влиянием метода Лафито , сопоставил этот материал с сообщениями Тацита о древних германцах и с античными рассказами о раннем Риме и Спарте. Он продемонстрировал особое понимание изменения форм общества в результате растущей социальной дифференциации.

Наряду с позитивистскими тенденциями Фергюсон высказывал значимые идеи, которые вели к историзму . Испытав благотворное воздействие учения Юма об инстинктах, он энергично выступил против обычного прагматизма, склонного объяснять возникновение и изменение государственных образований осознанными мотивами людей. Происхождение общественных институтов, говорил он, лежит в темном и далеком прошлом. Они возникают из естественных влечений, а не из умозрительных построений людей. Как во тьме, люди нащупывали институты, которые были не предусмотрены, а возникали как последствия их деятельности. При этом Фергюсон напоминал слова Кромвеля , что человек никогда не поднимается выше, чем тогда, когда не знает, куда идёт. Таким образом, учение о возникновении государства в результате заключения договора рухнуло и в глазах Фергюсона. Строй Рима и Спарты, этот излюбленный объект прагматического наблюдения над государством, основывался, с его точки зрения, не на планах отдельных личностей, а на ситуации, в которой находился народ и его гении.

Основные работы

• An Essay on the History of Civil Society (1767)
• The History of the Progress and Termination of the Roman Republic (1783)
• Principles of Moral and Political Science; being chiefly a retrospect of lectures delivered in the College of Edinburgh (1792)
• Institutes of Moral Philosophy (1769)
• Reflections Previous to the Establishment of a Militia (1756)

Напишите отзыв о статье "Фергюсон, Адам"

Ссылки

• в проекте «Гутенберг»

Это заготовка статьи об учёном -историке . Вы можете помочь проекту, дополнив её.

Отрывок, характеризующий Фергюсон, Адам

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.

Адам Фергюсон (1723—1816) — представитель блестящей плеяды шотландских мыслителей века Просвещения. Его главная книга «Опыт истории гражданского общества» вышла в свет в 1767 г. и быстро получила европейскую известность, выдержав при жизни автора 7 изданий. В 1817—1819 гг. появился неполный русский перевод книги Фергюсона. Здесь размещен фрагмент из этой его книги. Текст цитируется по изданию: Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества / Пер. с англ. Под ред. М.А. Абрамова. — М.: «Российская политическая энциклопедия»(РОССПЭН), 2000.

О РАЗВИТИИ И ПРЕДЕЛАХ ДЕСПОТИЗМА

Человечество, всякий раз когда его охватывает процесс вырождения, упадка, а также и в периоды прогрессирующего развития, достижения преимуществ, часто снижает темпы развития до медленных, едва заметных шажков. Если, в столетия бурной деятельности, люди достигают такого величия, о котором и не помышляла вся человеческая мудрость, то в периоды слабости и бездеятельности они навлекают на себя столько зол, что не снилось им и в страшном сне — подобное представлялось им совершенно невозможным на фоне недавних успехов и процветания. Мы уже отмечали, что там, где люди грешат нерадивостью или испорченностью, добродетельность их вождей или благие намерения магистрата не всегда способны сохранить за ними политическую свободу. Безоговорочность подчинения любому лидеру или бесконтрольное осуществления любых полномочий, даже если все это направлено на благо человечества, нередко заканчивается подрывом институтов права. Данная роковая революция, какими бы средствами она ни осуществлялась, оканчивается правлением военных; последнее, несмотря на то, что является простейшим из всех видов правления, постепенно получает свое окончательное оформление.

На первой стадии осуществления такого правления над людьми, выступавших ранее в качестве членов свободного сообщества, оно может лишь заложить основы, не насаждая всех составляющих деспотической политики. Узурпатор, с помощью армии получивший во владение центральную часть великой империи, возможно, видит вокруг себя разрозненные остатки того, что некогда было конституцией, слышит ропот людей, подчиняющихся ему лениво и с неохотой; возможно, он даже ощущает опасность, исходящую от тех, из чьих рук он выбил меч, но чьи сердца не покорились ему и не смирились с его властью. Сохраняющееся в определенных слоях общества представление о своих правах, равно как и претензии на привилегии и почести, являют собой серьезные препятствия на пути узурпации. Если они не исчезают со временем сами собой и не теряют силу по мере усугубления развращенности общества, их приходится искоренять силой; так что каждый новый шаг в деле завоевания власти оставляет за собой кровавые следы.

Результаты же, даже в подобном случае, приходят с некоторым запозданием. Дух Рима, как нам известно, не смогла полностью истребить ни череда властителей, ни многократные кровопролития и отравления. Благородные и респектабельные семьи продолжали желать возвращения себе изначальных почестей: и в уединении души их не уставали искать отраду в изучении истории республики, в писаниях былых времен, созерцании памятников знаменитых людей и обращениях к урокам философии, проникнутых героическими представлениями; все это порождало на свет тех выдающихся личностей, чья возвышенность и сама судьба которых составляет, пожалуй, самую волнующую тему человеческой истории. Будучи не в силах противостоять общей склонности к раболепию, они, благодаря своим личным особенностям, стали объектами недоверия и антипатии; и цену чувств, молчаливо вынашиваемых в их груди, им пришлось заплатить кровью.

Чем руководствуется суверен при выборе мер по утверждению собственного правления при нарастающей угрозе деспотизма? Он руководствуется ошибочными представлениями о собственном благе, а иногда также и о благе своего народа; кроме того, он руководствуется желанием устранять — по мере их появления — препятствия, стоящие на пути его воли. Коль скоро он принял решение, всякий, кто выступает против него, становится его врагом; если он вынашивает возвышенные замыслы, то всякий, кто претендует на высокое положение и намерен действовать самостоятельно, является его соперником. Он не оставляет государству никакого достоинства, кроме того, которым обладает сам, никакой действенной силы, кроме той, что несет на себе отпечаток его мимолетного удовольствия. Руководствуясь впечатлениями, обладающими безошибочностью инстинкта, он никогда не ошибается в выборе объектов своих симпатий и антипатий. Дух независимости отталкивает его, дух раболепия привлекает. Его правление нацелено на подавление всякого неукрощенного духа и на средоточение в своих руках всех руководящих функций. Если власть верна себе до конца, она так же хорошо функционирует в руках тех, кто не сознает подобного исхода, как и тех, кто вполне способен его предвидеть: полномочия как тех, так и других не обсуждаются — если они подлинные; если же это ложные или полученные по недоразумению полномочия, они сохраняются силой.

«Ты должен умереть, — таков был ответ Октавия на прошение каждого из людей, просящих его о помиловании. Такой же приговор выносили некоторые из его последователей против любого из граждан, отличающихся благородным происхождением или выдающимися добродетелями. Но исчерпываются ли пороки деспотии той жестокостью и кровожадностью, с какой она устанавливала или поддерживала господство над неподатливыми и беспокойными людьми? И является ли смерть величайшим из бед, грозящих людям в условиях бесправия? Конечно, им часто удавалось выжить, но души их заполняло недоверие и ревность, чувство собственного ничтожества и беспокойство, порождаемые различными ничтожными заботами; каждый гражданин превращался в раба, исчезает все то, что ранее сплачивало членов общества. Остается лишь одна-единственная гражданская обязанность — послушание, но и его приходится добиваться силой. Если при таком установлении неизбежны станут зрелища, полные унижения и ужаса, и каждый очевидец может и сам оказаться участником таких сцен, то смерть становится избавлением от мук; и то возлияние из вен, к которому принудили Тразею, может считаться достойной жертвой во славу Юпитера Освободителя.

Угнетение и жестокость не всегда присущи деспотическому правлению; но и там, где они есть, они составляют лишь часть зла. Такое правление зиждется на испорченности и попрании всех гражданских и политических добродетелей; оно заставляет своих подданных действовать исходя из чувства страха; оно потворствует страстям немногих за счет многих и устанавливает мир в обществе на руинах свободы и доверия, которые одни способны обеспечить дееспособность, силу и возвышенность человеческого духа. В условиях действия свободной конституции, при которой каждый индивид занимает определенное положение, пользуется определенными привилегиями и имеет представление о своих личных правах, члены сообщества являются друг для друга объектами внимания и уважения; решение проблем гражданского общества предполагает не только использование власти, но и талантов, мудрости, силы убеждения. Но при деспотическом правлении высшая доблесть состоит в том. чтобы править исключительно посредством приказов, отвергая все способы, кроме принудительных. Поэтому вследствие этой политики постепенно становятся невостребованными способности человека к пониманию и чувствованию, равно как и его воображение; и так же гладко и постепенно, как происходило ранее накопление достижений человечества, действовавшего в обществе на принципах свободы, происходит вырождение его под влиянием вышеописанных злоключений.

Когда мы слышим рассказы о том, какая тишина стоит в серале, создается впечатление, что там просто отсутствует потребность в речевом общении: для выполнения приказаний правителей достаточно и тех знаков, которыми пользуются немые. Никаких умений не требуется для сохранения власти там, где силе противостоит лишь страх, где полномочия суверена целиком делегируются любому подчиненному ему чиновнику; никакое занимаемое положение не обеспечивает свободомыслия в обстановке молчания и подавленности, когда сердца наполнены ревностью и опаской и ничто, кроме плотских удовольствий, не может ослабить страданий ни самого суверена, ни его подданных. В других государствах совершенствование способностей людей иногда бывает связано с принадлежностью его к высшим слоям общества. Но в рассматриваемом случае мы имеем дело с положением, когда сам владыка является едва ли не самым грубым и некультурным представителем общества; он ниже того раба, которого сам он возвысил из его жалкого состояния до звания своего доверенного лица. Первобытная простота, лежащая в основе уз дружбы и близости, связующих суверена с пастырем его стада, кажется повторенной в ситуации, исключающей всяческие привязанности; точнее, здесь мы имеем дело с имитацией этой простоты в условиях невежества и грубости, в равной мере присущих всем слоям общества, а точнее, стирающих различия в положении и личных качествах людей вследствие деспотического правления.

Правление государя построено на капризе и страсти. В том же духе должен действовать и каждый, кому тот делегирует полномочия, отвечая ударом на провокацию и одолжением на доставленное удовольствие. Во всем, что касается доходов, права или полиции, каждый провинциальный правитель действует как вождь в тылу врага: является вооруженный такими средствами устрашения, как огонь и меч, и вместе того чтобы собирать налоги назначает принудительные контрибуции; он готов и разорить, и пощадить — смотря по тому, что ему будет выгодно в данный момент. Конечно, когда до ушей суверена доходят стоны угнетенных или слава о богатствах, накопленных за счет данной местности, стяжатель обычно наказывается за лихоимство, лишаясь части или всего награбленного; но потерпевшим ущерб не возмещается — отнюдь: преступления наместника используются как предлог для ограбления народа и наказания его наполнением казны суверена.

Примечательно, что в данной обстановке полного забвения принципов справедливого правления и национальной политики даже ремесло солдата переживает упадок. Невежество и бездарность принцепса компенсируются его недоверчивостью и ревностью. И то, и другое в совокупности подрывает то основание, на котором зиждется его власть. Армией начинают называть любую вооруженную толпу, а ослабленный, разрозненный и невооруженный народ становится жертвой беспорядка в армии или обрекается на гибель перед лицом неприятеля, влекомого к границам деспотии желанием наживы или завоеваний. Римляне расширяли свою империю до тех пор, пока не осталось не завоеванных ими просвещенных наций, и натолкнулись на границу, за которой их со всех сторон окружали свирепые варварские племена; они даже прошли через дикую пустыню с целью отдалить от себя столь беспокойных соседей и с создать коридоры, с помощью которых они могли грозить бы им нападением. Но данная политика оказалась последней каплей внутреннего распада государства, нескольких спокойных лет оказалось достаточно для того, чтобы даже правительство забыло об опасности, оставив культурную провинцию в виде легкой добычи и соблазнительного подарка врагу.

Когда покорением и аннексией всех богатых и культурных провинций завершается формование империи, весь народ начинает распадаться всего лишь на две категории: людей мирных и богатых, живущих в границах империи, и людей бедных, свирепых, грабительски настроенных, привыкших к набегам и войнам. Между первыми и вторыми царят отношения овец и волков; естественно, они враждебно настроены в отношении друг друга. Между тем, получи деспотическая империя возможность — в отсутствие внешней угрозы — безмятежно продолжать существовать в течение неопределенного времени, то до тех пор пока не была бы устранена лежащая в ее основании испорченность, государство это не подавало бы признаков зарождения новой жизни, воскрешения свободы и политической деятельности. Семена, посеянные владыкой-деспотом, не прорастут, пока не иссохнут; они должны чахнуть и терять силу под тяжестью собственной порочности — до тех пор, пока не воспрянет дух человеческий, пока не принесет он плодов, составляющих честь и счастье человеческой природы. Конечно, и во времена величайших унижений не все замирает вокруг; но сохраняющиеся движения духа ничем не напоминают его проявления у свободных людей: они являют собой либо агонию естества, раздавленного человеческими страданиями, либо приступы смятения, охватывающие вооруженных слуг принца, которые устройством заговоров, покушений и убийств лишь повергают мирного жителя в еще больший ужас и отчаяние.

Люди, разбросанные по отдаленным провинциям, безоружные, не знакомые с благородными чувствами единения и сплоченности, ослабленные условиями разрухи и влачащие жалкое существование на тех крохах, которые остаются после правительственных вымогательств, — эти люди не способны, в данных обстоятельствах, ни выработать духа единства, ни осуществить свободного объединения с целью организации самообороны. Пострадавший волен жаловаться — и, не получая милостей от правительства, он вправе взывать к состраданию сограждан. Но сограждане рады и тому, что самих их миновала печальная участь жалующегося: каждый заботится о себе самом, стремясь урвать доступную ему долю удовольствий, ловя рыбу в мутной воде неопределенности и скрытности.

Коммерческие профессии, не нуждающиеся в ином основании, кроме человеческого эгоизма, и не требующие иных стимулов, кроме надежды нажиться и сохранять в неприкосновенности свою собственность, в зыбких условиях рабства (при которых богатым быть опасно) оказываются обреченными на исчезновение. Между тем, нищета народа и подавление коммерции являются пагубными для него самого аспектами деспотизма. Там, где более не остается ни прибылей, способных оказывать развращающее воздействие, ни страхов, способных умерять вожделения, чары господства оказываются подорванными, и опомнившийся от них нагой раб с изумлением обнаруживает, что свободен. При сломанном заборе перед стадом открывается безбрежный простор, и оно вырывается на волю. Культурное пастбище не влечет его, если есть доступ к пустынным равнинам. Страдалец охотно устремляется туда, где не может достать его алчная длань правительства; туда, где даже смиренные и раболепные способны вспомнить о том, что они — люди; где грозящий тиран есть лишь один из соплеменников, который ничего не может отнять у тебя — разве что жизнь, да и ту с риском утраты своей собственной.

Подтверждая сказанное, боязнь тирании отбила у жителей многих стран Востока тягу к оседлости. Жители деревень оставляют насиженные места и пускаются в странствия; население долин бежит в горы и, однажды став легкими на подъем, промышляют разбоем и войной с бывшими властителями. Подобные беспорядки, вкупе с правительственным произволом, подрывают безопасность остальных поселений; но по мере усугубления подступающей со всех сторон разрухи люди вновь оказываются вынуждаемы искать объединения, вновь становятся сильными и уверенными в себе личностями, способными существовать в качестве членов общества и браться за оружие, что в давние времена превращало крошечное племя в зародыш великой нации. Благодаря всему этому освобожденный раб может вновь стать гражданином и взяться за развитие коммерции. Достигнув крайней стадии развращенности, человеческая природа вступает на путь возрождения.

Вот так происходит частая смена картин человеческой жизни. Чувство безопасности и самонадеянность людей не дают им воспользоваться плодами процветания; с другой стороны, решительное и праведное поведение противостоят превратностям судьбы; люди, оказавшись в положении, когда им не на что надеяться, кроме как на собственные добродетели, обретают способность добиваться любых преимуществ; когда же они более всего склонны полагаться на судьбу, та чаще всего поворачивается к ним своей оборотной стороной. В подобном ходе вещей мы склонны усматривать закономерность: утрачивая желание защищать интересы своей страны, мы прячем собственные слабость и безрассудство за ссылками на роковые стечения обстоятельств. Человеческие установления действительно имеют начало и конец — но долговечность их не есть нечто предначертанное. Внутренний распад наций всегда происходит не иначе как в силу порочности ее членов.

Порой мы охотно признаем этот грех за своими соплеменниками; но кто и когда был готов признать его за самим собой? Похоже, однако, что мы куда как склонны признаваться в этом грехе самим себе всякий раз, когда перестаем бороться с его последствиями и начинаем взывать к судьбе, — тогда как в глубине души каждый из нас понимает, что сам является ее вершителем. Люди способные, обладающие истинной силой духа и ценящие свое достоинство, не теряются в любой ситуации; они способны всюду проявить себя надлежащим образом; они — истинные орудия провидения, направленного на благо людей; или, говоря иначе, везде, где они есть, государству уготована жизнь и процветание.

Фергюсон Адам

(Ferguson, 1723-1816) - шотландский историк и философ-моралист. В 1745-54 гг. занимал должность проповедника при шотландских войсках, причем в одной опасной стычке выказал большое личное мужество; в 1759 г. занял кафедру физики, а с 1764 по 1785 г. был профессором нравственной философии в Эдинбургском унив.; позже путешествовал по Италии для окончания своего труда о римской республике. Известность ему доставил "Essay on the history of civ. society" (Лонд., 1767). Другие сочинения его: "Institutes of moral philosophy" (Лонд., 1769), "Observations on civil and political liberty" (Лонд., 1776), "History of the progress of the Roman republic" (1805), "Principles of moral and political science" (Эдинбург, 1769), "Essays on the intellectual powers, moral sentiment, happiness and nation. felicity" (П., 1805). Труды Ф. по нравственной философии благодаря ясности и общедоступности изложения пользовались у современников его большой популярностью и переведены на многие иностранные языки, между прочим, и на русский (А. Фергюсон, "Наставления нравственной философии", пер. с англ. В. Сазонович, СПб., 1804; то же сочинение в том же году вышло в свет и в другом переводе, сделанном Брянцевым с немецкого перевода, под заглавием "Начальные основания нравственной философии"). В своем этическом миросозерцании Ф., являясь предшественником Дюгальда Стюарта по кафедре нравственной философии в Эдинбургском унив., примыкает к шотландской школе, главным образом к Гетчесону и А. Смиту. Вместе с Гоббсом и Юмом он отводит в своей этической системе место эгоизму (self-interest) в качестве закона самосохранения, но в то же время, рассматривая человека как существо по преимуществу общественное, примыкает к Гетчесону и Смиту по той роли, которую отводит доброжелательству и симпатии. Принцип нравственной самооценки, намеченный уже А. Смитом, Ф. подчеркивает с полной определенностью и в качестве основания для него указывает на стремление к совершенствованию (perfection). В своих политических взглядах Ф. примыкает к Монтескье и является сторонником правового порядка и свободы. См. Small, "Memoir of Adam Ferguson" (Л., 1864).

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. - С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон . 1890-1907 .

Смотреть что такое "Фергюсон Адам" в других словарях:

Адам Фергюсон Adam Ferguson Д … Википедия

ФЕРГЮСОН АДАМ - (Ferguson, Adam) (1723 1816) известнейший философ шотландского просвещения и настоящий практик в социологии еще до того, как Огюст Конт внедрил термин социология. Фергюсон, чьи работы оказали влияние, помимо прочих, на самого Маркса, особенно… … Большой толковый социологический словарь

Адам Фергюсон. Адам Фергюсон (англ. Adam Ferguson, 20 июня 1723 в Пертшире, Шотландия 22 февраля 1816) философ и историк, профессор моральной философии в Эдинбургском университете. Учитель Адама Смита … Википедия

- (англ. Ferguson) шотландская фамилия. Содержание 1 Фамилия 2 Географические наименования 3 … Википедия

- (Ferguson), Адам (20 июня 1723 – 22 февр. 1816) – шотл. философ, историк и политич. мыслитель. В 1754 отказался от сана пресвитерианского священника. Проф. моральной философии Эдинбургского ун та (1759–85). Воспитанник и один из лит. наследников… … Философская энциклопедия

- … Википедия

Фамилии Адам, Адамс, Адамсон произошли от разных людей по имени «Адам» и были весьма популярны по всей Великобритании. Поэтому и шотландская родословная не может быть принята без учета географических или … Википедия

Запрос «Цивилизация» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Цивилизации … Википедия

Премьер лига Подробности чемпионата Время проведения 14 августа 2010 22 мая 2011 Число участников 20 Города 13 Стадионы 20 Призовые места … Википедия

Книги

• Когда деньги умирают , Адам Фергюсон. 320 стр. В 1923 году, в Германии, когда деньги полностью обесценились (обменный курс по состоянию на декабрь того года составлял 4 200 000 000 000 немецких марок за 1 доллар США), Веймарская…
• Когда деньги умирают. Кошмар гиперинфляции , Адам Фергюсон. В книге описывается гиперинфляция 1923 года в Германии. В ней подробно объясняется, почему правительства прибегают к ней, какие физические и моральные бедствия она несет гражданам, как…

Адам Фергюсон

Фергюсон (Ferguson) Адам (20 июня 1723, Лоджирайт, Пертшир - 22 февраля 1816, Сент-Эндрью, Шотландия) - шотландский философ. Родился в семье пресвитерианского священника. В 1742 получил степень магистра в университете Св. Андрея и перешел в Эдинбургский университет. Там сблизился с будущим драматургом Джоном Хоумом и будущим ректором университета Эдинбурга, историком У. Робертсоном. В 1757 стал преемником Д. Юма на посту смотрителя библиотеки адвокатов. В 1759 занял кафедру натуральной философии в Эдинбургском университете. В 1767 выходит главная книга Фергюсона «Опыт истории гражданского общества» (An Essay on the History of Civil Society, рус. пер. ч. 1- 2. СПб., 1817-18), встретившая благоприятный прием, в 1769 «Наставления моральной философии» (Institutes of moral Philosophy, рус. пер. СПб., 1804, а также «Начальные основания нравственной философии». М., 1804). Фертюсона переводят на европейские языки, его «Опыт» используется в учебных курсах Московского университета.

Будучи представителем шотландского Просвещения , Фергюсон разделял теорию морального чувства и философию здравого смысла, оспаривая в то же время некоторые идеи Юма, А. Смита , а также Мандевиля и Руссо и подвергая моралистической критике «благополучие» коммерческого общества, ведущее к политической коррупции.

M. А. Абрамов

Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. IV, с. 183-184.

Далее читайте:

Философы, любители мудрости (биографический указатель).

Философ и историк, профессор моральной философии в Эдинбургском университете. Учитель Адама Смита.

Свой главный труд «Essay on the history of the civil society» Фергюсон опубликовал в 1766 г. С точки зрения литературной формы он страдал многословием, некоторыми тривиальными длиннотами и большой тяжеловесностью. Но на фоне тяжелого изложения выделялись некоторые сильные и плодотворные идеи. Фергюсон - один из родоначальников позитивистских и социологических попыток эмпирического и в то же время конструктивного понимания того развития, которое проходят формы человеческого общества от примитивной ступени к более высокой культуре под действием общих законов. Он пытался поступить таким образом, следуя при этом не только побуждениям, исходившим от Монтескье, но и двигаясь по следам Юма, ибо Фергюсон подчеркивал значение инстинкта в возникновении общества. Затем он, под сильным влиянием метода Лафито, сопоставил этот материал с сообщениями Тацита о древних германцах и с античными рассказами о раннем Риме и Спарте. Он продемонстрировал особое понимание изменения форм общества в результате растущей социальной дифференциации.

Наряду с позитивистскими тенденциями Фергюсон высказывал значимые идеи, которые вели к историзму. Испытав благотворное воздействие учения Юма об инстинктах, он энергично выступил против обычного прагматизма, склонного объяснять возникновение и изменение государственных образований осознанными мотивами людей. Происхождение общественных институтов, говорил он, лежит в темном и далеком прошлом. Они возникают из естественных влечений, а не из умозрительных построений людей. Как во тьме, люди нащупывали институты, которые были не предусмотрены, а возникали как последствия их деятельности. При этом Фергюсон напоминал слова Кромвеля, что человек никогда не поднимается выше, чем тогда, когда не знает, куда идет. Таким образом, учение о возникновении государства в результате заключения договора рухнуло и в глазах Фергюсона. Строй Рима и Спарты, этот излюбленный объект прагматического наблюдения над государством, основывался, с его точки зрения, не на планах отдельных личностей, а на ситуации, в которой находился народ и его гении.